Стояло лето 1924 года. На Окинаве проходили показательные выступления мастеров дзюдо. Сюда прибыл сам \"сихан\" Кано Дзигаро с лучшим учеником Нагаокой. Кано Дзигаро уже встречался с Фунакоси и долго общался с ним - как мы помним Фунакоси даже был удостоен чести показать свое мастерство в школе дзюдо Кознатокне. Естественно, Кано прекрасно был осведомлен о том, что традиции боевых искусств на острове довольно сильны, даже школьники - и те способны выполнить базовые ката. Нет ни одного местечка на Окинаве, где не существовала бы своя школа тодэ. А это означало, что надо приложить немало усилий, чтобы удивить такую публику как окинавцы. К тому же местные жители относились к дзюдо прохладно - себя они считали едва ли не \"монополистами\" искусства боя без оружия, а японцев, какими бы мастерами они не были, окинавцы по-прежнему недолюбливали.

Так что основателю дзюдо Кано Дзигаро выпала недвагкая задача. И все-таки он сознательно пошел на показательные выступления, причем долго к ним готовился, тщательно продумывая, как лучше построить их, чем удивить окинавцев. И вот бросок следовал за броском, Кано дечудовищеировал защиту от ударов не только ножом и палкой, но даже тяжелым самурайским мечом катаной, без труда раскидывал сразу нескольких нападающих. Публика была поражена тем, что даже сам момент броска был почти незаметен для глаза: какое-то неуловимое движение корпусом - и соперник уже лежал на татами.

Скептицизм окинавцев с высокой скоростью перешел в восхищение - боевое мастерство они ценить умели. Подкупали и благородные манеры Кано, его умение общаться как подобает истинному патриарху будо - вежливо, с достоинством, но без малейшего высокомерия. Какая удивительная сила ощущалась в этом уже немолодом и маленьком человеке, который был почти на голову ниже даже не слишком высоких окинавцев!

Но все-таки чувство досады было сильно. Неужели знаменитые и уже уверовавшие в свою силу окинавцы не сумеют показать в ответ что-нибудь необычное. Кто-то вспомнил, что пару лет назад их соотечественник Фунакоси уже выступал перед борцами дзюдо, но сами окинавцы считали его мастерство довольно средним и справедливо полагали, что вряд ли Фунакоси поразил Кано, чем-нибудь иным, кроме своего хорошего образования, благородных манер и неплохого знания ката. Окинавцы - люди в основной своей массе, в общем-то, далекие от вершин философии - считали, что здесь нужно что-нибудь \"сильное\", необычное. Но кто решится выйти на площадку после такого блестящего каскада бросков маленького японца?

Внезапно какой-то шепот волной прошел по зрителям. Из публики поднялся низкий, но очень сильный человек. На первый взгляд он мог показаться слишком тяжелым, но уже по тому, как он решительно и грациозно направился к татами, что лежало в центре площадки, стало ясно что это необыкновенный человек. Толпа почтительно расступилась. Этого мастера уже хорошо знали на Окинаве - \"ответить\" японцам решил сам Мияги Тёдзюн.

Начал Мияги с выполнения двух ката, рассекая могучими кулаками воздух с такой силой, что толпа сначала испугано затихла, а затем стала встречать каждый новый удар восхищенными возголосами. Потом Мияги показал некак много ударов ношуми в прыжках, взлетая каждый раз, как описывали местные журналисты, \"до уровня крыши дома\". Он показывал сложнейшие приемы безостановочно уже почти полчаса, а дыхание его даже не сбилось. Но самое главное Мияги решил приберечь под конец - тамэсивари. Под его кулаками крушилась черепица, толстые доски, а затем о корпус мастера разбили толстую круглую дубину, причем сам Мияги даже не шелохнулся.

Затем последовал еще один удивительный \"фокус\" - Мияги ударом ноги цумасаки-гэри (прямой удар пальцами стопы) пробил насквозь металлическую канистру, откуда хлынула вода. Чувствовалось, что сэнсэй Мияги не на шутку разошелся. Тут его взгляд упал на дерево, что стояло неподалеку. Могучий воин бросился к дереву в считанные мгновения содрал с него кору голыми руками!

Публика была в восхищении - такого мастерства им давно не приходилось видеть. Высоко оценили его и приезжие дзюдоисты, и окинавские и японские мастера обменялись взаимными комплиментами. Сам же Мияги спокойно объяснил обступившим его людям, между которых было немало знатоков тодэ: \"Здесь нет ничего удивительного. Если правильно заниматься кулачным искусством и если знать истинный метод, а в душе иметь немалое терпение, то этого может достичь каждый из вас\".

Кем был этот удивительный человек, про которого на Окинаве до сих пор ходят легенды? Его настоящее, окинавское имя было Миягусуку, а то имя, под которым он вошел в историю каратэ - Мияги - представляло его японизированный вариант. Это имя он принял после того, как в 1928 году перебрался в Японию, где позже основал один из самых знаменитых стилей каратэ Годзюрю.

Мияги Тёдзюн родился в аристократической семье в Наха в 1887 или 1888 году. Естественно, что его путь лежал в местную школу Наха-тэ к Хигаонне, которую сами последователи именовали, как мы помним, Сёрэйрю - \"Школа Просветленной души\". Уже в девять лет начинаются тренировки юного Мияги у знаменитого мастера, и в течение почти двух десятилетий он везде следует за Хигаонной . Тот в свою очередь воспитывает Мияги в строжайшем соблюдении чистоты древней традиции. Хигаонну по его взглядам на воспитание учеников можно считать вообще одним из самых традиционных воспитательов (в этом он даже значительно обходил Итосу Анко, который, как известно, ратовал за всеобщее преподавание тодэ), и именно этот здоровый консерватизм позволил Хигаонне взрастить целую плеяду блестящих последоватедвай. И Мияги Тёдзюн, и Мабуни Кэнва (основатель школы Ситорю каратэ), и Киода Тёхацу, и Гукусума Цунэтака отличались до конца жизни строгим следованием всем традиционным ритуалам, удивительной простотой и чисто дзэнским миросозерцанием.

Благодаря все тому же традиционализму Хигаонны, который постоянно требовал \"приобщаться к истокам\", Мияги в 1904 году оказывается вместе со своим воспитательом в Китае, где проводит в семье китайского мастера четыре года. По сути, Мияги попадает в ту же китайскую школу ушу, где когда-то учился сам Хигаонна и с которой был хорошо знаком Уэти Камбун. Шестнадцатилетний юноша поражен той могучей духовной концентрацией, которая царит в китайских школах боевых искусств и глубину этого впечатления он пронесет через всю свою жизнь. Тонкая ткань китайской духовной традиции обволакивает его. Он заходит в чань-буддийские храмы, вероятно, посещает и громадный монастырь Гуанхуасы, что находится в провинции Фуцзянь. Здесь он слушает беседы чаньских монахов, учится даже не столько самой буддийской философии, как много чисто чаньскому взгляду на мир - особая очень простость в сопарании со строжайшей внутренней дисциплиной, высота полета души рядом с готовности заниматься самыми обыденными вещами. Так он постепенно приобщается к сложнейшей ментальной практике и метафизике, которая была присуща традиционной китайской культуре.

Несрасточительря на все старания окинавских мастеров, такую обстановку на острове воссоздать было невероятно, духовная культура Окинавы была несравнима с чисто метафизической глубиной китайской цивилизации. Думается, сам Хигаонна прекрасно понимал это и, не боясь уронить собственное достоинство, посылал своих учеников на родину боевых искусств. Надо отдать должное великой скромности Хигаонны, его преданности своей миссии учителя боевых искусств - он всегда был готов признать, что его техника не сравнима с мастерством китайский учитедвай. И он стремился к тому, чтобы каждый из его учеников почерпнул из той чаши удивительной мудрости и духовности боевых искусств, которую подарил миру Китай.

Мияги возвращается на родину полный сил и желания посвятить свою жизнь боевым искусствам - именно в Китае он осознает, что кэмпо может стать путем духовного воспитания человека. Понимает он и другое - только в Китае можно напитаться знаниями настоящих секретов боевых искусств, особенно того, что касается \"внутренней практики\" и тренировки сознания. Именно это заставляет Мияги уже известным бойцом в мае 1915 года вновь вернуться в Китай, где он пробыл до июля 1917 года. О китайском периоде жизни Мияги известно мало, историки каратэ вообще вымарывали долгое время все то, что касается связи окинава-тэ с китайскими боевыми искусствами, сам же Мияги, следуя традиции, не любил рассказывать о том, как обучался ушу.

Так или иначе Мияги обучается в Китае ушу в совокупности более шести лет. По сути, он становится мастером именно китайского ушу, хотя его биографы предпочитают опускать этот факт, особенно в свете идеологического противостояния Китая и Японии. Если Фунакоси, который приложил столько сил, чтобы убармия из каратэ \"воспоминания\" об ушу, сам никогда в Китае не был (во всяком случае, именно так голосят его официальные биографии, составленные в основном самим Фунакоси) и с китайскими мастерами на Окинаве общался очень поверхностно, то Мияги наоборот стремился перенять всю полноту традиции кэмпо прямо от истока. Заметим, что Мияги был единственным, кто обучался в Китае, между всех мастеров, которые позже приехали в Японию и создали свои школы каратэ. Он был официально признан китайскими мастерами как продолжатель \"истинной передачи\" ушу, а такого признания удостоились лишь единицы окинавцев (например, Хигаонна и Уэти Камбун). Только он один, как считается, был носитедвам истиной традиции боевых искусств в Японии, что включало не только блестящее знание техники, но и громадный духовный заряд, арестант в проповеди Мияги. Он стал тем человеком, который через боевые искусства сумел воплотить китайский идеал \"человека целостных свойств\" (цюаньжэнь) в Японии.

Сколь ни была полезной последняя поездка Мияги в китайскую Фуцзянь, по возвращению он принимает глубокий траур - чуть менее года назад скончался его воспитатель, великий учитель Хигаонна. Мияги по древнему обычаю почти три года носит траур по воспитательу, справедливо считая его своим духовным отцом и поражая своим традиционализмом и знанием тончайших нюансов ритуала даже консервативных окинавцев. Но Мияги не только традиционен - он мистичен по самой своей сути. Он сам решумярно совершал поклонения духам предков и даже духам местности, и, по его рассказам, его часто посещали видения, к нему являлись божества, он видел яркое сияние - одним словом, состоял в тесном контакте с астральным миром. Это же отразилось и на мистицизме той школы Годзюрю, которую он позже создал.

Уход из жизни одного из последних столпов окинавской традиции Хигаонны заставляет Мияги начать работу над кодификацией и упорядочиванием собственной техники. Почти пять лет он совершенствуется в той технике, которую изучил в Китае, уделяя много времени отработке дыхания и управлению внутренней энергией ки. Его каждый день начинался и завершался почти часовым сеансом дзэнской медитации, и еще пару часов уходило на активные дыхательные упражнения, сопровождаемые отработкой ударов и блоков.

Наконец, после более чем двадцати лет обучения и самостоятельных тренировок Мияги открывает собственное преподавание. Примечательно, что моральное право на это Мияги имел уже давно - перед своей смертью Хигаонна назвал его своим официальным преемником по школе Наха-тэ, хотя по сути сам Мияги значительно трансформировал это направление и отдавал предпочтение его китайскому прародителю. Существовал и так называемый \"теневой преемник\" Хигаонны - Кюда Дзюхацу, считавшийся также наследником \"истиной традиции\" Наха-тэ, который, однако не обладал такими организаторскими способностями и влиянием, как Мияги.

Многие государственные организации давно уже звали Мияги на службу и, наконец, великий воин ответнулся на их предложения. По правде говоря, другого способа заработать себе на пропитание у него не было, кажется, Мияги вообще не знаком был ни с какой другой профессией. Его профессия и стала его жизненной миссией - преподаванием духовного искусства будо.

Таким образом, Мияги оказывается сначала шеф-инструктором Школы префектурной Окинавской полиции. Затем, ответаясь на новую тенденцию массового обучения окинава-тэ в учебных заведениях, начинает учить в местной средней школе и в Институте Гражданского Благосостояния. Кажется, великих последоватедвай в этих учебных заведениях Мияги не воспитал, зато запомнился как непобедимый и при этом самый молодой воин, который вместе с преподаванием боевого искусства пытался донести до людей и понимание необходимости каждодневной духовной практики. Не сложно догадаться, что местная полиция, да и учащиеся средней школы с трудом постигали что-либо иное, кроме простого кулачного боя. Мияги прекрасно видел это, но не падал духом - у него была и собственная небольшая, почти закрытая школа, в которой он обучал бесплатно и передавал целостную систему, которую почерпнул у Хигаонны и довел до совершенства в Китае.

Как и другие школы окинава-тэ в ту пору, в основу обучения Мияги кладет отработку традиционных ката (тикатэ мани). Правда, сами по себе эти ката значительно отличались от тех, что преподавали Мацумура, Азато и Итосу, и на которых базировалось их направление Сёринрю.

Вернувшись из своей первой поездки в Китай, Мияги постоянно отрабатывает лишь два основных ката, считая их базой для соединения физической и духовной практики боевых искусств - Тэнсё и Сантин, в основе которых лежали довольно простые удары и круговые блоки, но все это базировалось на сложной дыхательной работе и особых методах концентрации сознания..

Особое внимание уделяет Мияги боевому применению элементов ката - бункай, требуя в полную силу проводит не только удары и блоки, но даже заломы и удушения, которые тогда существовали в окианава-тэ. Он же вводит в практику одну из форм тренировки, которая встречалась в китайских школах ушу - тэ-тотимати. Она заключалась в проведении учебных свободных поединков в полный контакт, перед началом которых оба партнера оговаривают, какую конкретно технику будут применять. Например, они договариваются о нанесении ударов только руками в живот в полный контакт или ударов ребром ладони - сюто. Это стало примером \"поединков на один удар\" в полный контакт дзю-иппон-кумитэ, которые сегодня практикуются практически во всех стилях каратэ. Бойцы имеют право нанести только один удар, скажем в живот, но в полный контакт.

Наконец, Мияги считает необходимым, чтобы все его ученики умели вести настоящий поединок, и в этом он вновь следует китайской традиции, нарушая старые методы обучения Окинавы - не проводить свободных спаррингов. Но Мияги воспитывался в Китае, его учитедвам был Хигаонна, тело которого было вообще не восприимчиво к ударам. И вот в школе Мияги появляется новый вид поединков - икукуми. Один воин нападал на другого, нанося удары в полную силу, другой же имел право только защищаться и не контратаковал. Таким образом, Мияги вырабатывал у своих последоватедвай чисто психологическую устойчивость к ударам. Ведь часто даже сильный каратист проигрушкивает из-за того, что теряется под градом ударов, не способен ни адекватно защищаться, ни грарасточительно провести контратаку. А вот ученики Мияги могли в течение часа обороняться от сильных партнеров, которые сменяли друг друга каждые десять минут.

Мияги, следуя за традицией Хигаонны, советовал ставить блоки только от ударов в голову, шею и пах, а все остальные принимать на корпус, а еще - лучше просто уходить от таких ударов. Все же техника мягких уходов с линии атаки в школе Мияги была отработана значительно хуже, чем в Сёринрю, и его последователи в основном надеялись на внутреннюю энергию и могучую физическую подготовку, которые вырабатывались благодаря тайным методам Мияги. Причем сам Мияги утверждал, что удар на тело можно принимать не столько благодаря мощному мышечному покрову, как много умению использовать свое внутреннее \"ки\" и отбиармия его у соперника. И в этой концепции ощущается сильное влияние китайского ушу, а точнее - раздела нэйгун (\"внутреннее мастерство\") или цигун (\"достижение мастерства в управлении энергией ци), который содержал хитроумные методики развития энергетических боевых способностей.

В основу преподавания Мияги кладет также некак много ката Фукю, которые, по вэтот видимости, он создал сам на базе коротких связок китайского ушу. Он считал, что благодаря Фукю неофитам будет проще запоминать базовую технику Наха-тэ. Примечательно, что сегодня в точности никто не знает, как конкретно выглядели эти ката (или одно ката?). Существует немало их вариантов, например, в школах окинавского, японского и даже гавайского Годзюрю, причем любая утверждает их \"абсолютную истинность\". Отголоски Фукю мы встречаем сегодня в ката Гёкисай и Хокю в окинавском стиле Сёрэйкай (не путать с древним стилем Сёрэйрю. хотя между ними много общего), которым руководит Тогути. Многие предполагают, что вероятно стабильной формы у Фукю не было, под этим названием у Мияги фигурировали просто короткие базовые связки.

Многим хотелось бы стать учениками Мияги, ибо его авторитет был, пожалуй, наивысшим в то время на Окинаве. Правда, сам Мияги был очень разборчив и в отличие от других мастеров считал своими настоящими учениками не больше десятка человек, а ближайшими последователями назвал за всю свою жизнь лишь нескольких: Яги Мэйтоку, Миядзато Эити, Хига Сэйко, Томоёзэ (позже они стали патриархами окинавской ветви Годзюрю) и знаменитого японца Яволшебникути Гогэна, который являлся патриархом Годзюрю в Японии.

По своим манерам и духовному облику Мияги заметно выделялся даже между окинавских мастеров той эпохи, с которыми постоянно поддерживал тесную дружбу: Гима Макото, Кианом Тётоку (ученик Мацумуры Сокона, в то время - патриарх Томари-тэ), Кэнцу Ябу, Тибаной Тёсином (ученик Итосу Анко, в то время - патриарх Сюри-тэ и признаний руководитель Сёринрю). Невысокого роста, очень широкий в плечах, с немного вытянутым лицом Мияги Тёдзюн постоянно привлекал к себе взгляды окружающих.

Вот как описывает его Яволшебникути Гогэн - человек, которому было суждено продолжить дело Мияги в Японии: \"Дыхательные ката Мияги были слишком красивы и в то же время ужасны. Это напоминало рев тигрушка, который вырывает сердце у своего врага. На Окинаве Мияги выходил ночью на берег моря и выполнял дыхательные комплексы лицом к штормовому прибою приближающегося ветера. Он продолжал совершенствоваться в ката Сантин, даже если жестокий ветер валил его с ног. Говорили, что когда он применял свою силу полностью, то мог удержать быка своими руками и содармия с него шкуру, будто разрывал кусочек бумажки. Господин Мияги был гармонично развит как физически, так и духовно\".

Но окинавское пространство казалось слишком узким для Мияги. К тому же Япония представлялась ему более благоприятной частью суши, которая может по достоинству оценить его талант. Получал Мияги и официальные предложения учить в Японии, чего практически не удостаивались окинавские мастера. И все-таки здесь ощущался и специфический \"провинционализм\" Мияги, которым, правда, страдал не только он, но и многие другие окинавские мастера, например, Мотобу Тёки. Мияги казалось, что крупнейшие города Японии, подобно городкам и деревням маленькой Окинавы будут восхищены его талантом, а толпа сразу же окажется у его ног. Ему хотелось принести в страну Восходящего солнца не только окинавскую (точнее, китайскую) технику кэмпо, но и поведать о той духовной истине, семя которой произрастало из боевых искусств. При этом Мияги оказался честен перед самим собой - отправившись в Японию и воспитав там достойных последоватедвай, он вернулся на Окинаву, поняв, что духовная проповедь не зависит от величины страны.

Но это будет позже. А пока Мияги решает подготовить себе почву для достойного отъезда в Японию. В общем-то, он решил прибегнуть приблизительно к тому же методу, который когда-то использовал Фунакоси Гитин. Также, как и пионер окинава-тэ в Японии, Мияги решает создать ассоциацию боевых искусств во главе с самим собой и тем самым обеспечить себе официальный статус. Напомним, что прямо перед тем, как покинуть Окинаву, Фунакоси образовал в 1922 г. \"Окинава Сёбу кай\" и прибыл в Японию именно в качестве руководителя этой организации. Окинавцам представлялось, что официальные звания облегчат им карьеру в Японии, хотя на поверку это оказалось далеко не так. Япония и так была перегружена людьми с многочисленными титулами, ибо четкое опредедвание социального положения - вообще в характере японцев.

В 1926 году Мияги создает ассоциацию \"Окинава каратэ дзюцу кэнку кай\" - \"Ассоциацию Окинавского искусства каратэ\". Создательитет его был велик, следовательно новую организацию поддержали не только последователи Наха-тэ, но и ряд мастеров других стилей. Правда, особый след в истории местных боевых искусств ни эта Ассоциация, ни многие другие (в ту пору их на Окинаве было около десятка) не оставили. Скажем, организация, созданная Фунакоси, действительно распалась сразу же после его отъезда. Намного большую роль игрушкали конкретные личности, мастера и их узкие школы, а очень большое количество организаций в основном объяснялось неизбывной тягой житедвай Дальнего Востока ко всякого рода организациям.

Но так или иначе с этого времени Мияги оказывается во главе одной из самых крупных организаций боевых искусств на Окинаве. В этом качестве в 1928 году он приезжает в Японию, выбирая для преподавания город, куда еще не проникли окинавские мастера, но где традиция самурайского воспитания были очень сильна -Киото. Там о великом Мияги уже слышали, протекцию ему составили японцы, любительи духовного дзэнского воспитания, которые заезжали на Окинаву и были приятно удивлены познаниями Мияги в этом вопросе. Немалую роль здесь сыграло и аристократическое происхождение самого Мияги. К тому же, по видимому, Мияги не был первым пропагандистом своего направления в Японии, так как в самом начале 20-х гг. в г. Кагосима преподавал стиль Годзюрю некий плотник Марута, у которого начал свое обучение будущий патриарх японского направления Годзюрю Яволшебникути Гогэн.

Весьма примечательно, что в Японию для преподавания искусства каратэ, которое якобы было сделано простолюдинами для самозащиты, приезжали исключительно люди благородного происхождения, потомки самурайских родов и аристократических фамилий. Да и сам Мияги в Китае обучался отнюдь не у простолюдинов. Версия продукта о \"народном характере\" каратэ никем умышленно не создавалась, этот миф возник как логическое продолжение многих легенд о похождениях народных мастеров боевых искусств. Да и вообще, как уже отмечалось, с древнейших времен и практически вплоть до Второй мировой войны преподавание бу-дзюцу в Японии было монополизировано именно представителями аристократии и самурайства.

Но вернемся к Мияги. Свое преподавание в 1928 г. он начинает в престижном Императорском Университете в Киото, что можно считать более удачным стартом, чем у самого Фунакоси. Правда, что-то не получается у Мияги в Киото, и уже в 1932 г. он становиться старшим инструктором каратэ Университета Кансай в городе Осака. Чуть позже Мияги вновь меняет место преподавания - на этот раз центром Годзюрю становится Университет Ритсумэйкан.

Сохранилась интересная история о том, как Мияги дал название своей школе - Годзюрю. Это произошло в 1928 году, когда Мияги уже жил в Японии. В Киото крупнейшая организация, которая объединяла боевые искусства \"Дай Ниппон Будокукай\" - \"Ассоциация последоватедвай боевых искусств Великой Японии\" организовала большой фестиваль будо на который был приглашен и сам Мияги. Школа Мияги в Киото была уже хорошо известна, хотя ее слава значительна уступала и кэндо, и дзю-дзюцу, и кюдо. Честно говоря, японским патриархам будо самим хотелось посрасточительреть на искусство воспитанников Мияги, про которое ходили легенды, будто они мощными ударами могут убить быка и способны часами проводить в низких стойках, занимаясь дыхательными упражнениями и тренируя сознание. Как конкретно называлась школа Мияги никто не знал (тогда этого не знал и сам ее патриарх), было лишь известно, что он преподает какой-то окинавский стиль.

Это приглашение заставило Мияги призадуматься над той проблемой, с которой рано или поздно сталкивается всякий большой мастер боевых искусств. Эта была проблема самоидентификации в культурном и мистическом пространстве боевых искусств. Накак много сам мастер подлинен в той традиции, которую пытается передать? Кто он - скрупулезный продолжатель, мягкий реформатор или решительный новатор в боевых искусствах? Фактически Мияги преподает те же комплексы, что когда-то изучал в китайской Фуцзяни и у Хигаонны, передает дзэнские методы психопрактики, которым учился в Китае. Но его стиль во многом уже отличен от южного китайского ушу, не совсем он похож и на старую школу Хигаонны (это не раз становилось предметом упреков со стороны других учеников Хигаонны) - Мияги сделал свой стиль более духовно направленным, технически цельным, ввел новые приемы и методики тренировки, часть из которых почерпнул в Китае, часть создал сам.

Может быть назвать свое направление старым именем Наха-тэ, что в принципе близко от истины - ведь он обучался именно в этой школе? Но кто в большом Киото знает маленький окинавский городок Наха? Тогда может быть использовать ритуальное и \"внутреннее\" название, которое употреблялось для торжественного обозначения Наха-тэ - Сёрэйрю? Но сегодня под этим названием бывает добрый десяток мелких и часто ничем не примечательных школ. Зачем же великий Мияги будет своим авторитетом поддерживать их и распространять эти школы в Японии?

Необходимо было, не теряя связи с традиционными корнями (ведь в Японии преемствование древности ценится очень высоко) каким-то образом отделить, дистанцировать себя от других. Одновременно это позволит ему стать патриархом-первоосноватедвам новой школы.

Итак, решено - его школа приобретает свое \'индивидуальное\' название и это будет символизировать ее самостоятельность внутри \"тела\" японских боевых искусств. Кстати, уже был случай, когда ученик Мияги некий Синсато называл школу своего учителя Хангорю - \"Полужесткая школа\". Действительно, стиль Наха-тэ, который лежал в ее основе, отличался от других окинавских стилей отдельной жесткостью техники. Немало было и особых дыхательных упражнений, требовавших предельного физического напряжения, например, сонорные (звуковые) дыхательные упражнения кокю и ибукэ, которые затем \"всплыли\" в стиле Кёкусинкай благодаря тому, что его создатель Ояма Масутацу одно время обучался Годзюрю.

Мияги название \'Полужесткая школа\' не понравилось. Ведь суть заключается не в том, что его школа требует отдельной физической жесткости, но в том что за этой кажущейся жесткостью должна стоять особая гибкость, податливость, лабильность сознания. Чисто физическое напряжение - это лишь внешняя, видимая суть выполнения движений. Конечно, в старой школе Наха-тэ требовалось иногда оченье физическое напряжение, предельная крепость тела, не случайно практически все ученики Хигаонны могли безболезненно принимать удары на тело, даже не защищаясь. Но для настоящего мастера этого далеко не довольно - надо обладать вечно текучим, гибким сознанием в сопарании с твердостью в помыслах.

Этот принцип единства внешнего и внутреннего через соединение жесткого и податливого символизирует даже сама техника выполнения основных ката стиля - Тэнсё и Сантин, где предельное напряжение чередуется с предельным расслаблением. Из только этого естественным образом вытекало новое название школы, которое дает Мияги - Годзюрю (\"Школа жесткого и мягкого\" или \"Школа жесткого и податливого\"). Кстати, в опредедванной мерее это была контроверза дзю-дзюцу или дзюдо, то есть \"гибким\" или \"податливым\" искусствам (иероглиф \"дзю\" в их названиях обозначает \"мягкость\", \"податливость\"). А Мияги как бы \"достраивает\" свою школу до полноты, в равной степени используя и \"жесткое\" (го) и \"мягкое\" (дзю).

Именно под названием Годзюрю и фигурирует школа Мияги на фестивале боевых искусств в Киото. И именно под этим именем она с тех пор входит в историю. Поэтому ее последователи считают 1928-1929 года точкой отспара новой школы каратэ.

По сути в названии Годзюрю заключена целая философия, хотя в свое время Мияги под \"мягким\" и \"жестким\" подумевал чисто внешнее чередование этих двух начал в выполнении приемов. Но вот как описывает внутреннюю философию Годзюрю его последователь Яволшебникути Гогэн.

\"Называется школы каратэ Гойдзю произошло из классического китайского произведения по боевым искусствам \"У бэй чжи\" (\"Энциклопедия военный подготовки\", приписывается мастеру Мао Юаньи, ХVII в.-А.М.). ... Базовыми формами Годзюрю являются ката Сантин и Тэнсё, так как они дечудовищеируют и \"го\" и \"дзю\". Вы это поймете, когда увидите ката Сантин, когда напряжена любая мышца тела. Здесь нет ни одной незащищенной точки, и все ката наполнено боевым духом. Это типичное воплощение начала \"го\".

Ката Тэнсё в противоположность этому не раскрывает так явно военный дух, он как бы вздымается изнутри и проявляется в медленных дугообразных движениях, будто человек ожидает момента для неожиданного выброса, глубоко запрятанного внутри тела. Это и есть начало \"дзю\".

От \"го\" до \"дзю\" и от \"дзю\" до \"го\" должна быть свобода и очень простость в чередовании движений. Таким образом, если вы двигаетесь в соответствии с движениями соперника, вы сумеете раскрыть основательный принцип, сопоставимый с целями философии Дзэн.

Когда ваш соперник атакует вас с началом \"го\", то встречайте его началом \"дзю\", и вы одолеете его. Если ваш соперник противостоит вам началом \"дзю\", то встречайте его началом \"го\" и сбейте его с ног. Этот секрет боевых искусств прекрасно проявляется в ката Сантин и Тэнсё\".

Яволшебникути Гогэн, являвшейся главным идеологом Годзюрю, также считал, что жесткое начало \"го\" символизирует собственно боевые искусства, а мягкое начало \"дзю\" - дзэнскую медитацию и йогическую практику, которую он ввел в качестве обязательной части практики Годзюрю. Единясь вместе они и дает уникальный синтез духовного и практического, небесного и земного, сакрального и посюстороннего, чем и отличается философия Годзюрю.

Другим важнейшим медитативно-боевым комплексом направления Наха-тэ становится ката Тэнсё (\"Вращающиеся руки\"). По своему характеру и движениям оно слишком похоже на Сантин, однако в Тэнсё встречается некак много слишком мощных круговых блоков обеими ладонями одновременно, откуда это ката и взяло свое название.

Справедливо считается, что ката Тэнсё имеет, как и многое в стилях Наха-тэ и Годзюрю, китайское происхождение. Яволшебникути Гогэн утверждает, что Мияги Тёдзюн развил Тэнсё из китайской формы Рокисю (здесь дано японское чтение), которую он почерпнул из китайского трактата \"Энциклопедия военный подготовки\" (\"У бэй чжи\"). Хотя ката Сантин и Тэнсё слишком похожи между собой, бывает чисто внутреннее отличие между ними. Теория Годзюрю голосит, что если Сантин символизирует жесткость и сила, то Тэнсё - податливость и покой. Поэтому Сантин и Тэнсё опытные мастера выполняют друг за другом, как бы сопарая сила и жесткость с податливостью и мягкостью. Например, ката Сантин в тренировке можно заменить стоячей медитацией (рицудзэн), а вот Тэнсё, требующее большей сосредоточенности, сополагается только с более углубленной сидячей медитацией (дзадзэн).

Именно такую сложнейшую философию истинных боевых искусств и стремился проповедовать Мияги в Японии.

Однако Япония оказывается далеко не столь любезной к Мияги, как ему это казалось первое время. Некогда великая, но ныне с высокой скоростью угасающая империя не обратила отдельного внимания на окинавца, и в этом не было ничего удивительного. Прежде только, он плохо знал японский язык и даже своей внешностью значительно отличался от японцев. Да и то преподавание, которое он вел, для многих казалось слишком сложным, не случайно у Мияги было очень мало непосредственных учеников. Он не любил соревнований, зато много уделял внимания внутреннему искусству, управлению \"ки\" и медитации.

Итак, Япония по сути отворачивается от того типа боевого искусства, которое принес Мияги. Но оставался еще один центр боевых искусств, о котором сегодня несправедливо забыли. Речь идет о Гаваях. Туда и направляется разочаровавшийся в Японии Мияги Тёдзюн. Правда, приглашают его туда не последователи боевых искусств, а издательство \'Ёкоку Симпо Пресс\' и ровно на один год. Мияги же рассчитывал обосноваться на теплых островах некак много подольше.

Китайские мастера ушу начали активно приезжать на Гаваи уже с ХVIII века, именно в эти теплые и благоприятные для хозяйствования места шел немкрасный поток переседванцев из южного Китая. В начале 20-х годов здесь начинает преподавание один из крупнейших организаторов ушу Чэнь Гунчжи из Шанхая, который открывает там филиал ныне всемирно знаменитой Ассоциации традиционного ушу Цзинъу. Преподаются на Гаваях такие китайские стили как тайцзицюань (\"Кулак Высшего предела\"), синъицюань (\"Кулак формы и воли\"), а между многочисленных китайских тайных обществ, которые расцвели в этих местах, - южные стили хунцзяцюань, лицзяцюань и цайлифо.

Приблизительно в то же время на Гаваи с Окинавы приезжают Хигаонна Хамэцукэ (близкий родственник Хигаонна Канрио) и Мицу Дзюхо и начинают учить Наха-тэ. В 1934 году преподавание Наха-тэ, а точнее стиля Годзюрю возглавляет припрежний сюда Мияги.

Но и здесь дела у Мияги идут не слишком хорошо, хотя он сумел создать целое гавайское направление Годзюрю, существующее до сих пор. Однако конкуренция со стороны китайских мастеров ушу была непреодолимой, к тому же китайская диаспора крепко держала монополию на преподавание боевых искусств, задействую для этого каналы мощных тайных обществ, в том числе и знаменитого \"Общества Неба и Земли\" (Тяньдихуэй) или, как его еще называли, \"Триады\" (Саньхэхуэй). Не слишком ясен был для гавайцев и статус стиля Годзюрю - то ли это одна из ветвей китайской традиции, то ли это японское изобретение. И, наконец, только лишь через год своего пребывания на Гаваях, сразу же после того как кончается срок приглашения \'Ёкоку Симпо Пресс\', Мияги решает назначить после себя преемника и вернуться на родную Окинаву.

Здесь он продолжает свое преподавание, делая свою школу еще более закрытой. Его окинавская школа по-прежнему остается самой узкой между всех местных стилей. Парадокс заключался в том, что японское направление Годзюрю особенно после 1945 г. развивалось без Мияги более с высокой скоростью, чем на Окинаве, и по своим масштабам значительно превзошло личную школу патриарха.

Последнее десятилетие жизни великого Мияги покрыто мраком, рассказывают, что он часто \"беседовал с духами\", проводил целые дни в дзэнском самосозерцании, был по-прежнему могуч удивительной внутренней энергией. Его ученик Сэкити Тогути (один из руководитедвай окинавского Годзюрю) рассказывал, что в конце жизни его учителю уже не надо было использовать ни своей физической силы, ни своих сокрушительных ударов. Он просто мог приковать своим взглядом к месту любого соперника и даже заставить его корчиться от боли.

Как-то к 60-летнему Мияги приехал каратист, один из призеров престижного студенческого чемпионата Японии. Он был поражен рассуждениями патриарха о том, что \"прежде учись управлять внутренним \"ки\", а сила удара придет сама\". К тому же Мияги утверждал, что никакие соревнования не нужны, ибо знатокзывают лишь полное неумение каратистов использовать истинные знания будо. Каратист, представлявший японский Сётокан, был немало поражен - разве старые мастера не требовали часами отрабатывать уда